Форум Запоріжжя

Некоторые запорожские журналисты по совместительству (а может, в первую очередь) еще и писатели: Игорь Шрамко, Коля Михайлов, покойный Филь, Валя Терлецкий, Олег Шинкаренко, Дмитрий Болдырев и т.д. Их книги изданы, они выигрывали литературные конкурсы (Терлецкий и Шинкаренко). Интересно - что вы из этого читатели? Что понравилось? Есть ли у запорожских авторов возможность жить на литературе, пробиться в лит.элиту? Если нет, то почему?

Говорилось о примере, а Не поэт его показать не может, он может только болтологией заниматься.
Эх, перевились совсем мужчины:lol:. Даже поэтов не осталось, все какие-то не поэты попадаются.

Я лучше себя в постели покажу.

Кто все это люди? О каких вы тут писателях?

_________________
Он знал меня, Горацио

О Шекспире, конечно. Может, помнишь - он ещё про твой череп писал.

Ха. Я тут из всех о ком вы говорили, только Шекспира и знаю

_________________
Он знал меня, Горацио

И то, Шекспир не запорожский писатель:))))

_________________
Freedom it's my style!

Однако же в Запорожье он популярен. Названия его произведений знают практически все, кто умеет читать. Выразительные средства его произведений уже с пол тысячи лет не теряют своей силы и актуальности. Чем не пример для нынешних литераторов?

Предлагаю Шекспира признать Почетным гражданином Запорожья и больше не парится по этому поводу.

Уважаемые, не подскажите, где можно взять биграфию одного из запорожских писателей? Очень нужно ребенку в школу.

Яндекс найдет все!

Петро Павлович Ребро народився 19 травня 1932 року в селі Білоцерківці,
Куйбишевського району, Запорізької області, в родині колгоспника. Закінчив
Запорізький педінститут (1953). Вчителював. Працював у редакціях обласних газет
«Червоне Запоріжжя», «Запорізька правда», в обласному книжково-газетному
видавництві. З 1967 року — відповідальний секретар Запорізької організації
Спілки письменників України. Нагороджений орденом Трудового Червоного Прапора,
медалями, Почесними грамотами Президій Верховних Рад Киргизької РСР, Абхазької і
Калмицької АРСР.
Поет. Автор збірок ліричних і сатиричних поезій «Заспів» (1955), «Вітер з
Дніпра» (1957), «Проти шерсті» (1958), «Родичі сонця» (1961), «Проміння серця»
(1962), «Перо під ребро» (1963), «Гірке причастя» (1964), «Людяність» (1965),
«Запорізька веселка», «Заячі вуса» (1967), «Вогнярі» (1971), «Порохівниця»
(1972), «Могорич» (1974), «Криця» (1975), «Листи до земляків» (1976), «Гаряча
прокатка», «Побратимство» (1979); драматичної поеми «Заграва над Хортицею»
(1980); книжок нарисів і віршів «У сусідів по планеті» (1960), документальних
повістей «Грім над Запоріжжям», «Ніжна сталь» (1969); літературознавчого
дослідження «Над синім Дніпром — Буревісник» (О. М. Горький на Запоріжжі, 1973);
книжок для дітей «Сонечко», «Чому заєць косоокий» (1958), «Найсмачніші огірки»
(1959), «Солов'ята» (1961), «Мій тато — сталевар», «Дірочка від бублика» (1962)
тa ін.
В перекладі на російську мову вийшли збірки поезій «Жди солдата» (1972),
«Таблетки с перцем» (1966), «Воробьишки» (1962) та ін.
Працює також у жанрі поетичного перекладу.

Гугл тоже не промах!

Григорій Іванович Лютий народився в Гуляйполі на Запоріжжі 7 лютого 1949 року в сім'ї вчителів. Освіта-вища філологічна. Друкуватись у періодиці почав із 1964 року.
Видав поетичні книги "Крилатий корінь", "Крона вічності", "Червона літера вогню", "Хліб любові", "Я воду пив з твого лиця", "Гуляйполе", дитячу збірку "Світлана" та разом із співаком і композитором Анатолієм Сердюком - пісенник "Пісні гуляйпільського краю".
Представляв українську поезію на багатьох всеукраїнських і міжнародних форумах. В тому числі був єдиним делегатом од Спілки письменників України на Всесвітньому фестивалі молоді і студентів у Москві в 1985 році.
Нині живе в Запоріжжі, очолює Запорізьке відділення Національної Спілки письменників України.


Для фанатов: Стаття "Григорій Лютий знову голова ЗОО НСПУ"

Ой йо! В ЗП-рожье стока писателей.

_________________
Дед Мороз к Вам мчится. Скоро всё случится!

Читал. Осуждаю. Показал себя полным быдлом в отношении своих коллег, сокурсников, любимых. Я понимаю, что сейчас это модно, вываливать всякую грязь на всех, кого знал. Тем более мозгов сочинить что-то нет, вот и издал себе книгу-сборник сплетен. Гадость и помои. Радость была испытана только по поводу, что не были знакомы более чем шапочно. А то б и мне там место (чур меня, чур!) нашлось, того и гляди.

Завидую вам, земляки. Вы можете зайти в магазин и поискать своих авторов. И даже до конца дочитать новую их книжку.
Я живу в Раше и весьма далеко - между Волгой и Уралом. Приезжать на Родину часто не могу, так, раз в несколько лет (уже не молод). Так что с удовольствием почитал бы, да недотягиваюсь.
Есть идея. Давайте на Заборе создадим литературную гостиную. Чтобы там любой местный автор мог разместить свои произведения для свободного доступа.
Некоторые, правда, вспоминают о копирайте и тому подобном, но я считаю, что лучше, пока ты еще не Лев Толстой, разместить свои опусы в Инете и тем создать определённый интерес публики, что повысит и продажи в магазинах... Я первый повешу для начала пару рассказов, подборку стихов и т.д.
Кто поддержит?

Так нужно вешать! Зачем спрашивать чьего то разрешения? Тут же вроде и раздел для этого создали.

_________________
Уж Герман полнится, а близости все нет!

Олег, а где же сами рассказы?

_________________
"Из Искры возгорится пламя" (В.И.Ленин)
"К газете Искра отношения не имею" (Iskra)

Олег Зоин


КАТЬКА-С-МАЛОГО-БАЗАРА

Рассказ

Большинство знакомых зовет ее бабой Катей. И, пожалуй, они правы, как всякое большинство. Худющая, на тонких кривых варикозных ногах в неопрятно морщинящих мрачных чулках, с грязными старческими руками, с лицом хронической алкоголички, на котором бесстрастно тлели два порочных оловянных глаза и блестел увядший рот, обнажая отатки редких прокуренных зубов, обрамленных фиолетовыми, поминутно искривлявшимися в жуткой обезьяньей ухмылке губами, она являла собою печальную картину разложившейся пятидесятилетней женщины из того сорта роковых женщин, каких уже так мало в Эсэсэсэре и которых иначе, как бабами, и не назовешь.
Но было что-то такое в ее геометрически плоской груди, что неодолимо влекло к ней немало слесарей из Запорожского трампарка. Бывало, к потехе ее подруг, таких же веселых кондукторш из того же трамвайного парка, что из-за нее пьяно дрались тридцатилетние слесарюги. Они-то и прозвали ее между собой не иначе, как Катька-с-Малого-Базара.
Она действительно родилась и выросла в районе Малого Базара, на бывшей Слободке, и проработав в трампарке больше тридцати лет, выгавкала, наконец, комнатку в общей квартире на пятом этаже огромного ведомственного дома трамвайщиков. Домина этот, окруженный стройными голубыми тополями, располагался на главной улице города, у того самого Малого Базара, где каждый камень так знаком бабе Кате.
Побывала ли когда-нибудь Катерина замужем, никто не помнил, но в комнату она вселилась с уже взрослым сынком Костей.
Не прошло и года после новоселья, как Костик ушел служить в армию, а баба Катя, оставшись одна, продолжала жить по-прежнему, пьянствуя и балуясь со слесарями, отчего ей с их вечно взведенными нервами доставалось. Все же ее терпели за веселый нрав и открытый, нашенский характер.
В прошлом году Костик возвратился из Советской Армии, отбыв срок, но заявился не один, а с молодой женой Викой, девушкой слабенькой, беленькой до прозрачности и к тому же до того сутулой, что злоязыкие соседки не преминули прозвать ее горбуньей. Некоторые даже находили ее косоглазой и слабой на голову.
- Ущербная невестка у Катьки, - сплевывая шелуху от семечек, говаривала Антонина с первого подъезда.
- Дак я сразу углядела, бабоньки, что у ей не все дома, - тараторила Зоська с третьего, постукивая себя по виску замусоленным от постоянного отрывания билетиков указательным пальцем.
Как бы там ни было, а через три месяца после приезда Вика родила девочку. Родители ее жили далеко в Восточной Сибири и приехать на торжество не пожелали. Даже открытки не прислали. Правда, обиженные молодые родители лишь через месяц обнаружили, что письмо в Якутск с описанием торжественного прибытия Вики из родильного дома так и пылится на телевизоре неотправленным. Ну да в суете то ли еще бывает!
Жизнь теперь пошла у них такая, какая всегда булькает на пятнадцати квадратных метрах, если там обитает четверо.
Если к бабе Кате по-старинке заваливался пьяный слесарюга, Константин изгонял шалопая, и опечаленная женщина-мать посылала отпрыска в гастроном за поллитровкой, - нервы лечить. Вика не работала. В доме стоял густой смрад плохо отстиранных пеленок и неперестилавшихся с Нового года постелей. Редких денег едва хватало на водку да на селедку. Ежедневные возлияния осточертели интеллигентной лентяйке Вике, хотя она и не имела мужества отказаться от них. Однако главную причину жизненных неудач молодая видела в бабе Кате, о чем, не стесняясь, бубнила Костику.
- Гони ее к чертям собачьим, старую каргу! – уже требовала Вика. – Чувствую, она на всякое способна. Как бы дочку не удушила, стерва…
Баба Катя, учуяв по изменившемуся отношению Кости невесткину агитработу, не осталась в долгу.
- Привез ведьму горбатую, намаешься еще потом, придурок, попомни мои слова! Куда твои зенки только и глядели? Видать, не выше ее подола! Или в Запорожье девок мало?
Костик молча сопел, но зло у него росло против обеих баб, хотя больше ему жалелось Вику.
Однажды, когда мать принесла сразу две поллитровки, вечер начался счастливо. Вика мигом разделала селедку, напевая "Союз нерушимый…", свекровка нажарила колбасы с картошкой, недоеденной с похмелья утром, Костя принес из ванной массивный графин с замечательно холодной водопроводной днепровской водой, и троица по-хорошему уселась за стол.
- Очисти по цыбульке, мать, - благодушно попросил Константин, разливая в граненые стаканы бутылку на троих, чтобы не чикаться с рюмками.
- Ну, за то, чтобы моя внученька выросла ровненькой, как бабуся! – сморозила баба Катя подобие тоста, и, хотя обида и хлынула к горлу, Костик и Вика исправно опорожнили стаканы. Дыхнув Змеем-Горынычем, Константин тяжело поглядел на мать, но Вика положила ему руку на колено для успокоения. Под столом, чтобы свекруха не усекла. Закусили, задымили днепропетровской "Примой".
- Может, хватит? – икая, предложила Вика.
- Да чего там на слезы оставлять, - живо убедил женщин Костик, откупоривая вторую. Он ловко сдернул оловянную головку бутылки за выступающий язычок и, улыбаясь, прицелился получившимся "гуськом" в Вику.
Когда оприходовали и вторую и уели все разносолы, почему-то кончился кислород, и Костя открыл балконную дверь. Выйдя на свежий воздух и покуривая, он глядел вниз с балкона на сизые верхушки тополей, выстроившихся глубоко внизу. Дом ведь старой постройки и такой высокий, что пятый этаж его вровень с восьмым этажом женского общежития напротив. В ярко освещенной комнатке с раздвинутыми сквозняком розовыми шторами гладила платье аппетитная девуля в лифчике и трусах. Костик пытался напрячь зрение, чтобы разглядеть телку подробнее, но глаза не давались, картинка расплывалась, словно в тумане. Как будто кто-то хукнул на холодное стекло…
- Чего на девок пялишься?! – оторвала его от приятного занятия баба Катя.
- Мать, ты темная женщина, - проворчал Костя, нехотя возвращаясь в комнату.
- Уж и темная? А я, ежели здраво разобраться, сыно-о-к, натуральная блондинка… Бугаи говорят, бо-о-льшая редкость!..
В это мгновение Вика, неуверенно прибирая со стола, опрокинула пустую бутылку и та громко разбилась, упав на ничем не застеленный, крашеный ворованной яркокрасной трамвайной эмалью пол.
- Не смей бить посуду в моем доме, лярва! – взвизгнула баба Катя, замахиваясь на Вику. Шестимесячная Наташка взвыла со страху, как сирена. Костик потащил мамашку в сторону, но баба Катя вошла в раж и упиралась, норовя вцепиться невестке в нечесаный месяцами шиньон.
- Ах, ты трампарковская лахудра! – вышел из себя Константин и, схватив со стола граненый графин, подарок бабыкатиных подруг на позакакое-то Восьмое Марта, коротко взмахнул им, шандарыхнув мать по затылку.
Она упала навзничь, шлепнулась на дурацкий красный пол, как осенняя жаба. Из-под затылка быстро распространялось мокрое пятно, почти черное в тусклом свете сорокасвечовой лампочки.
Некоторое время дети, как сговорившись, молчали. Костик, ошалело втупив глаза в расползающееся пятно, механически, как робот, поставил графин на стол. Вика, держа во рту пригоршню заколок, методически вгоняла их одну за другой в прическу.
- Давай ее вынесем на балкон, - процедила сквозь зубы Вика. Костик понял ее по-своему.
- Хапай за ноги. Ну, ты, писька маринованная, старайся! – скомандовал он. Кое-как они выволокли бездыханную бабу на балкон и, с трудом перевалив ее через поручень, согласно уронили в вечерний сумрак. За тот миг, покуда тело летело, они очутились в комнате, где Вика припала трясущимися руками к Константину. Совсем почти отрезвев, он принял командование на себя.
- Скажем, сиганула по пьяни, - придумал он и стал нежно гладить Вику по потной холодной спине.
Пролетев положенные Бойлем и Мариоттом метры и получив по закону Ньютона положенное ускорение, баба Катя рухнула на тополь, обчухрала на нем едва не все ветви с вершинки до дола и некрасиво шмякнулась к ногам изумленных соседок, щелкавших семечки на скамейках, расставленных вокруг коллективно взращенной и коллективно вытоптанной клумбы.
- Катько, чи цэ ты, чи нэ ты? – подхватилась Зоська. – Ой, бабонькы, трэба бигом бигты в "скору помощь", чи як?
Последовавшую затем суету описывать, поверьте, нет времени. Кто бежал к телефону, кто за компрессом, кто, перепрыгивая через пять ступенек, наверх сообщить катькиным детям печальную новость.
- Костик, шо такэ з мамкою? – закричала, вбегая в комнату, Антонина.
- А шо з нэю? Курэ, мабуть, на балкони, - криво ухмыльнувшись, ответствовал Константин.
- Курэ?!! Та вона вжэ на земли лэжыть и чи жыва, чи ни. Бижы, дурэнь, в больныцю, рятуваты йийи трэба!
- Та чорт бы з нэю, з пьяницею! Хай пье трохы меньше, - только и сказал Костик и устало прилег на обшарпанный диван.
"Скорая" увезла бабу Катю, и в больнице, к жуткому удивлению травматологов, выяснилось, что у нее всего лишь вывихнут позвоночник и сломано два ребра. Результат для такого сальто невообразимый.
- Мариша!.. – бубнил грудастой ассистентке-стажерке ведущий хирург Областного института усовершенствования врачей Штукин, - Всемирная история кроме данного казуса знает всего один подобный. Как-то бельгийский парашютист, прыгая с восьмисот метров, не сумел раскрыть парашют. Ему тоже зверски повезло, он попал на крышу цеха завода стиральных машин, крытую прочной полиэтиленовой пленкой, пробил ее, самортизировав, и вытянул счастливый билет еще разок, - упал в электрокару, груженую ветошью. А тут, подумать только, тополь! – хихикнул он, нежно дыша Марише в пленительное декольте белоснежного халата.
Слухи о том, что дети выкинули Катьку с балкона, дошли куда следует, но когда следователь Ураганов приехал в больницу, Катька все начисто отрицала. Дескать, что вы такое говорите, я, мол, да слетела с балкона. Даже дитя несмышленое вам скажет, что с такой высоты сигануть - костей не собрать! И потом, чтобы сын родной… Какое низкое подозрение!
Вызванный Урагановым Костик плел такую несусветную чушь, что следователь ничего записывать не стал, а отправил его домой, зачем-то сказав на прощанье, чтобы, когда мать выздоровеет, он, Костя, ей ноги поцеловал.
Константин же не дождался выхода мамочки из больницы, а собрал вещички и укатил с Викой и малой Наташкой к теще в Восточную-превосточную Сибирь, в замечательный город Якутск.
Когда, отлежав месяц, Катька вышла подремонтированной из больницы, судьба-злодейка словно поджидала ее.
Давний приятель бабы Кати некто Николай Тарантайкин, по кликухе Тарантас, отсидев очередной срок, в очередной раз решил начать упорядоченную жизнь, для чего необходима была положительная женщина. Таковой в его памяти значилась Катька.
- Катенька! – возопил перековавшийся прохиндей с изъеденной лагерной сыростью шевелюрой. – Все! Завязал и - баста! С завтрашнего дня начинаю спортивный образ жизни. По утрам зарядочка-разминочка. Ничего кроме коньяку не пить, ну рази что "Экстру", хухры ее мухры! По вечерам футбол-хоккей и "13 стульев" по телику, не более. Хе-хе! Вашу ручку, мадам!
Мадам радостно согласилась, поверив другу бурной молодости, и через неделю они с Тарантайкиным подали заявление в ЗАГС. Колян, между тем, по направлению УВД был с радостью, под слезы кадровиков, принят на перевоспитание в свою бригаду слесарей-ремонтников на номерном моторостроительном заводе "29", откуда шесть лет назад ушел в родную Мелитопольскую зону.
На первых порах, правда, Тарантас достиг таких успехов, что заводская многотиражка "Туда" так писала о нем:
"Месяц назад в один из цехов нашего славного почтоящика пришел рецидивист, пьяница и закоренелый нарушитель социалистической дисциплины труда Тарантайкин. Коллектив, партийная организация, руководство приняли в нем такое самое непосредственное участие, что сейчас это рабочий, о котором на перекурах говорят, что прямо "золотой человек". И сам т. Тарантайкин понимает, что стать хорошим человеком ему помог крепко спаянный коллектив цеха и лично начцеха т. Азарцев Е.Б."
Катька сияла, как новый примус, перечитывая заметку, хотя слово "спаянный" она, по неведению, читала как "споенный", усматривая в нем явную типографскую ошибку. По какому случаю дворник Фифа заметил резонно, что споить цельный цех – дело нешутейное!
Затем как-то, придя со смены, Катька увидела дверь платяного шкафа распахнутой и, проведя беглую ревизию, обнаружила отсутствие наличности зимнего пальта и т. Тарантайкина. Друг молодости нашелся через день у одной бабыкатиной подруги, но, опять-таки, с отсутствием наличия вышеупомянутого пальта. Ясного ответа на неожиданное цирковое выступление мужа Катька не получила, но щедро простила ему любовную шалость.
- Подумаешь, тряпка! – философствовал затем Николай Иванович. – Наживем! Все одно оно довоенной моды, дрэковое…
Тут события завертелись, как в калейдоскопе, что ни день, то чего-нибудь бедная Катька недосчитается.
Она и в милицию обращалась – никакого проку. Обком профсоюза развел руками – дескать, Кать-Ванна, чем он плох, муж-то твой? Профвзносы, мы выясняли, с него выворачивают регулярно, на собрания он остается без уговоров, после собраний от коллектива не откалывается. Лично т. Азарцев разбирался и обещал проработать в порядке укрепления моральных стимулов хозрасчета в свете экономической реформы.
Все это, тем не менее, не принесло результата – Тарантайкин пропивал вещь за вещью, а поскольку вещей у Катьки было не густо, приближался ужас какой финал!
Придя в пятницу со смены, баба Катя бросилась к тумбочке, непривычно белевшей в углу фанерой – телевизора не было! Тихо охнув, Катька присела на кровать, стоявшую напротив знаменитого дивана, и просто, но со вкусом покрытую солдатским одеялом.
- Как же теперь я "Клуб кинопутешествий" смотреть буду? – со стоном выдавила она.
На столе виднелись остатки пиршества – скелет тихоокеанской селедки и водочная бутылка, где, по иронии судьбы, оставалось грамм сто пятьдесят "Экстры".
Выпив жалкие граммы одним махом, Катька понюхала селедкин хвост, запила водой из исторического графина и повалилась на кровать, горько рыдая.
Николай Иванович, зачем-то возвратясь, как это иногда несуразно бывает в жизни, имел фантазию погладить дремавшую бабу Катю. Естественно, из жалости, присущей культурным людям, прошедшим жизненные университеты.
Открыв верхнее око, Катька с минуту очумело всматривалась в лицо т. Тарантайкина, а затем с криком "Где телевизор, сволочь кандальная?" пересекла комнату, развернулась кругом, схватила со стола графин и приняла позу гладиатора, идущего на льва.
Тарантас инстинктивно отвернулся от ее костлявой десницы, искренне лепеча:
- Катенька! Все куплю, все наживем!
Но было уже поздно. Два килограмма хорошего бутылочного стекла рассекли ему череп, рассыпавшись на несколько оригинальных осколков. Обессиленная своим удивительным нравственным порывом Катька упала на окачурившийся предмет своей страсти, стеная. В ту же минуту в комнатенку проскользнули любопытные соседки...
В суде баба Катя вяло отвечала на вопросы судебного следствия и не оживилась даже, когда прокурор попросил для нее, как для крайне аморального элемента, грубо поправшего устои коммунистической нравственности, высшей меры наказания.
Когда же ей предоставили последнее слово, она молча встала со скамьи и долго смотрела сквозь несокрушимую бетонную стену Социалистической Законности вдаль. Там, за окном, сверкал и переливался под солнцем Днепр, шумела жаркая жизнь города. На миг глаза катькины из бесстрастно-оловянных стали голубыми. Она увидела себя совсем девочкой, когда отец взял ее с собой на рыбалку. Вот она, смеясь, бегает по мокрому песку, безбожно шлепая по теплой воде, а батя, сидя на коряге, удит, сердито на нее оглядываясь:
- Беги подале, Кать, всю вон рыбу разогнала…
- …Пойдем, мать, - не по-уставному пробудил ее, тронув за плечо, конвойный сержант, уводя Катьку из зала № 3 после окончания церемонии, - радоваться должна, дуреха, десяткой отделалась. Судья наша, Зинаида Кузьминична, к своему брату, женщинам, добрячка прямо-таки, однако…

Запорожье, 70-е годы

Если окно достаточной ёмкости, то весь рассказ поместится:

Олег ЗОИН

УБИЙСТВО ПО-БЕРДЯНСКИ

р а с с к а з


Недавно ехал в командировку в Киев. Когда поезд, на ночь глядя, неспешно отвалил от перрона запорожского вокзала и улеглась неизбежная суета прoводов, в купе нас оказалось трое - грустная зарёванная девчушка лет семнадцати, молодой военный летчик и я, профессиональный толкач, человек цыганского образа жизни, вечный командированный.
Покуда проводница не собрала билеты и не принесла постели, мы сидели молча, почти не глядя друг на друга, думая каждый о своем. Паровоз все набирал скорость и за окном все быстрее отлетали назад тучные колхозные поля с перегаженным комбайнами и июльским зноем жнивьем.
- А газетки вы не разносите? - спросил у проводницы летчик.
- Нет, молодой человек, сегодня у нас не получилось с газетами, машина опоздала.
Девушка, по-воробьиному незаметная, сотканная природой из серых, заурядно-нейтральных тонов, улыбнулась мне уголками рта. Она, как и я, поняла, что летун хочет для начала подать себя с парадной, высокоидейной стороны.
- Ерунда все это, - не утерпел я, - газеточки, журнальчики...
Однако я тоже не был поддержан - девчушка подозрительно осмотрела меня, как онколог родимое пятно.
Я поспешил поправиться:
- Собственно, чем занимаются в поездах? Или читают, или водку пьют, или в карты играют. Все же я предпочитаю чаевничать.
По быстрому взгляду заплаканных глаз я понял, что вышел вперед очков на сто.
Кстати, позади уже раздавался боевой извозчичьий глас проводницы, предлагавшей чай. Все знают, что такое поездной чай, о котором, я верю, великие поэты еще напишут поэмы.
После первых же глотков выяснилось, что летчика зовут Федя, окончил он кировоградскую школу высшей летной подготовки и после короткого отпуска спешит в Кировоград получить диплом, чтобы решить вопрос о поступлении в Ленинградское высшее авиаучилище.
Люда едет куда-то под Киев к родне на несколько дней, взяла отгулы и за свой счет. Я, разумеется, не скрывал, что еду в командировку.
- Еще в поездах травят анекдоты, - изрек Федя, явно пытаясь взять инициативу в свои руки.
- Давай, поливай! - снисходительно согласился я, а Люда на всякий случай зарделась.
Федя тут же выдал пару тупых солдатских баек, причем, рассказывая, он подбирал удобочитаемые выражения, что совсем убило художественную суть этих перлов устного народного творчества.
Я мог бы, понятно, контратаковать и грохнуть полудюжиной чапаевских, но воздержался ввиду их явной непристойности.
Возникла пауза. Люда отодвинула так и не пригубленный стакан с душистым чаем и, отвернувшись, вдруг горько заплакала.
Нам стало жаль девченку и мы стали утешать ее. Она благодарно, однако молча, повернула лицо к нам, вытирая слезы застиранным, серым, как прошлогодняя солома, эмпээсовским полотенцем.
- А еще в поездах рассказывают страшные истории... - полупредложил я.
- Годится! - отозвался Федя, - Выруливай на старт!
Люда уже с некоторым интересом поглядела на мою бородку и, шмыгнув носом, приготовилась слушать. Я не дал себя уговаривать.
- Случилось это, дети мои, лет десять тому назад, когда я был еще заядлый холостяк и трезвенник.
При этих словах Люда слабо улыбнулась. Я понял, что моя манера рассказывать ей по душе и вдохновился.
- Дело было летом. Познакомился я как-то на запорожском пляже с одной чудной девочкой, назовем ее Инесса. И поскольку я через пару дней определенно почувствовал, что должен сделать для нее нечто запоминающееся, то предложил ей смотаться на недельку-другую в Бердянск, к морю.
Девчонка она оказалась рисковая и с энтузиазмом согласилась.
Как мы уже с ней на своих работах вырвали по десять дней отгулов, я не помню, вроде бы как за свой счет отпуска получились или забюллетенили - убей бог, не помню, да и какое это имеет значение по сравнению с тем фактом, что нам предстояло провести десять сумасшедших дней и ночей у Азовского моря в разгар июля.
Люда мечтательно смотрела куда-то в ночное окно, явно представляя себя рассекающей теплый полуденный прибой, наркотический запах водорослей, синее небо и дымок итальянского сухогруза на горизонте.
Федя положил ногу на ногу и тоже погрузился в кайф.
- Так вот, ребяточки-козляточки, - продолжал я, - в самом Бердянске мы с Инессой появлялись лишь днем и то всего в двух местах – на базаре, где покупали низку сушеных бычков, и на городском пляже, валяясь на нем до захода солнца. Затем мы садились в автобус, прихватив в гастрономе бутылку вина и что-нибудь на ужин, и шуровали на Курорт, местность за Бердянском, где действительно располагается всамделишный дом отдыха, а топкие берега лимана источают загадочный аптечный аромат. Так, вероятно, пахнут эликсир жизни, устье Амазонки и еще, может быть, так пах ихтиозавр, неторопливо переходя из какой-нибудь кайнозойской эры в мезозойскую.
Выкидываясь из пыльного "ЛАЗа", мы старались не позабыть пакеты и бутылки. В крайней хате небольшого поселка мы забирали у старушки бабы Ксюши наши рюкзаки и палатку, оставленные утром на сохранение, и топали подале от моря в лесополосу, уходившую в совхозную даль перпендикулярно берегу. Влево от лесополосы простиралось вспаханное поле, или пар, по-крестьянски выражаясь. А вправо, до самого Ростова, а может быть, и до Тбилиси ядохимикатно зеленели виноградники совхоза "Жовтнэва хвыля".
Одним словом, пройдя метров двести по тропинке, петлявшей посреди редковатой лесополосы, мы неизбежно выходили к знакомой обжитой полянке, ставили палатку, жгли костёрчик в ямке, для маскировки. Обычно пили чай, а в хорошие дни перед чаем партачили в обгоревшей кастрюле кулеш из какой-нибудь крупы с салом и мелко посеченной полукопченой колбасой. Колбаса всю дорогу попадалась "Одесская", бывшая "Еврейская".
Выпивали вино, обжигаясь, глотали суп, а уже после, насытившись, спокойно чаевали под трели неисчислимого племени кузнечиков. Довольные первобытной жизнью, залезали в палатку, бросив прощальный взгляд на спелые, но недосягаемые гроздья звезд на еще горячем от дневной жарищи небе. На убогой, но такой пахучей травяной постели долго не могли уснуть, ворочаясь, не находя места для воспаленных, опадающих лохмотьями солнечных ожогов, спин.
При этом Люда опустила глазки, как будто у нее тоже спина настолько обгорела, что полезла лохмотьями. А Федя был весь внимание.
- Ну, а затем через пару дней мы с Инессой выяснили, что мы абсолютно разные люди и, будь мы в браке, хоть на развод подавай. Короче, оставаясь надежными приятелями и целомудренно коротая ночи в одной палатке, дни мы проводили порознь.
Я не ревновал ее, если она играла в волейбол с какими-то не то цыганами, не то турками. Она же не горевала, если я слишком долго трепался с изящной эстонкой Ритой из Кохтла-Ярве. Надо было видеть, как гордо выходила на азовский берег Рита, неся в правой руке пойманного крабика, а левой таща меня, зацелованного до обморока, на буксире. Но должного эффекта не получалось, потому что Инесса в такой миг обязательно оказывалась в особо акробатическом прыжке, гася адскую подачу Керима.
В один ужасный день я сказал Инессе, что приеду, видимо, попозже, потому что хочу пригласить Риту на танцплощадку.
- Твое дело, - мрачно согласилась Инесса, - меня Керим проводит!
Я удивленно посмотрел на нее. Ведь тайна нашей палатки может раскрыться. Но она улыбнулась.
- Ерунда! Дальше автобусной остановки я ему идти не разрешу…
Все прошло по плану. Я пригласил Риту вечером пройтись по городу. Она, не будь дурой, согласилась. Хотя куда здесь, в глубинке, можно пройтись… Зашли и на танцплощадку, и в кафишко по-маленькой, и на набережной, слушая ночной шелест моря, посидели-помолчали.
Ночь выдалась душная, беззвездная. Низкие облака плотно обложили небо, грозясь дождем. Где-то за Косой блеснула еще далекая молния. Море глухо шумело.
- Я пойду, - неуверенно сказал я Рите, - а то как-бы не начался дождь. Инка умрет со страху.
Рита молча обняла меня, горячая, как песок в разгар дня, и когда я открыл глаза, белое платьице ее уже убегало вдоль парапета набережной в сторону школы, где остановилась ее тургруппа.
- Приходи завтра! – донеслось до меня. Какой же я, все-таки, злодей, подумалось мне. Клянусь, что ей совсем не хотелось уходить.
Ехал я на свой дурацкий Курорт последним автобусом. Второй час ночи. Из пассажиров только я да ветхая старушонка. Водитель ежеминутно посматривал на меня в зеркало, укрепленное над его головой.
От его бдительных взглядов и тряски бешено несущегося автобуса мне стало неуютно и я с облегчением вышел на конечной остановке.
Рывком сорвал более ненужный галстук, скомкав, сунул его в карман брюк, расстегнул ворот рубашки – духота с приходом ночи не уменьшилась.
Раздвигая руками ветки, осторожно вошел, наконец, в лесополосу. Продвинувшись привычное расстояние и достигнув знакомой полянки, я палатки не нашел.
- Инесса, Инесса, - стал я тихонечко звать. Но никто мне не ответил.
"Куда девка запропастилась?.." – зло подумал я и возвратился к началу лесополосы на открытое место.
Где ее искать в такую темень? Вокруг на всю вселенную ни огонька. Направо – виноградники, туда идти не стоит, можно нарваться на сторожевых собак. Пойду, думаю, левой стороной по вспаханному полю. Быть может, она где в другом месте палатку поставила.
И ста шагов не прошел я пaром, как увидел ее. Белое платье четко виднелось на фоне пахоты, а метрах в трех, у кромки кустов, светлела голова. Волосы у меня с ходу – дыбом.
Мой первый тройной прыжок, думаю, был метров на двадцать. В ближайшие сто лет его никто не повторит.
"Это те чертовы банабаки изнасиловали ее и еще голову отрубили, мерзавцы," – пронеслось у меня в голове, - "что теперь будет?".
Как быть? Куда бежать? В милицию, так вся вина падет на меня. Докажи им, что не я ее зарубил!
Бежать в поселок, - ночью ни к кому не достучишься. В "скорую" – до города далеко. Да они и не выезжают на смерть. Убежать совсем домой, так паспорт мой в рюкзаке. И дома, в Запорожье, все приятели знают, что именно я уехал с Инессой. Этого не скрыть. Что делать?
Люда, мне было ясно видно, вся сжалась от страха. Мужественный Федя незаметно положил свою руку ей на плечо. Подбодрить, придать смелости…
Пробежав с полкилометра по пахоте, я остановился, задыхаясь.
"Какой же ты все-таки трус," - проклинал я себя.
Собрав остатки мужества, решил возвратиться на место преступления и все самому выяснить, а затем уже принять подходящее решение.
"Вряд ли насильники и убийцы," – рассуждал я, - "поджидают еще и меня. Сделав такое кровавое дело, они, наверняка, разбежались. Тем более я не девченка и им на фиг не нужен. Кроме того, если они и заметили меня на пляже, то им удобнее все на меня свалить."
Медленно, шаг по шагу, я приближался к белевшему на пахоте туловищу бедной Инессы. Меня слегка поташнивало, ноги и руки предательски дрожали. В правой руке я судорожно зажал ржавый перочинный ножичек, которым вряд ли можно было лишить жизни даже лягушку.
Внезапно я остановился и холодные мурашки снова хлынули вниз по спине. Мне показалось, что отрубленная голова повернута глазами в мою сторону, что они открыты и отчаянно смотрят на меня.
Я представил бедную девочку в неравной схватке с бандитами. Как они заламывали ей руки, а затем, заметая следы, хладнокровно отрубили ей голову нашим туриситским топориком.
Тысячу раз я проклял себя за свое несвоевременное увлечение Ритой. На кой черт мне нужна была эта, безусловно отвратительная интрижка с русалочкой из Кохтла-Ярве, которая, не исключено, заодно с данными уголовниками…
Наконец, я приблизился к трупу настолько, что можно бы и дотронуться, осмелься я протянуть руку.
"Дотронуться нужно," – беззвучно внушал я себе.
Старина Шерлок Холмс так всегда определял время совершения убийства. Буду приблизительно знать и я. Если тело теплое, значит, дело произошло не более часа тому назад. Если остыло, то часов в одиннадцать вечера. Не ранее одиннадцати, поскольку до десяти Инесса собиралась побродить по городу с Керимом.
Я сделал глубокий вдох и… протянул руку.
- Фу, ты, ну и напугал! – вскинулось бездыханное тело.
Я остолбенел.
- Ну где же ты, бестолочь, шляешься? Совсем тебе эстонка голову вскружила!
Я, не раздумывая, неинтеллигентно, но по-братски, врезал ей по шее. Потом, оппортунист, кинулся целовать, плача черт знает от чего и с пятого на десятое рассказывая ей о пережитом мною ужасе.
Оказывается, Инесса, как и обещала, распростилась с Керимом в десять, но палатку ставить поленилась, спрятала взятые у хозяйки рюкзаки в кустах, а сама улеглась на видном месте на теплой земле, подстелив полотенце. Спасибо, место мы выбрали сухое, без комариного террора. Сумку с пляжным барахлом она со зла отбросила метра на два в сторону. Ее я и принял в темноте за голову…
- У-уф! – облегченно вздохнули мои слушатели, но Федя ободряющей руки не убрал.
- Чем же все закончилось? – спросила Люда.
- Да ничем, - ответил я.
– На следующий день утром мы с Инессой с перепугу уехали домой. Да так шустро, что я даже не сумел проститься с Ритой, хоть это и не в моих правилах. С тех пор я ни Инку, ни Риту не видел…
- А теперь спать, дети, - скомандовал я и, наладив постель и сбегав помыть руки, прыгнул к себе на вторую полку. Свет в купе мы погасили, и я с чистой совестью крепко уснул.
Утром, однако, я Люды не увидел. Она сошла в Шевченковском. На ее месте расположилась рыхлая, в годах, колхозная бабища, окруженная всевозможными сумками и узлами. Она смачно пахла жареными семечками, которыми основательно наслаждалась, интеллигентно сплевывая шелуху в кулачок.
Федя был невесел и выглядел уставшим. Почувствовав на себе мой укоризненный взгляд, он пробурчал, нисколько не оправдываясь:
- А у Люды- то видишь, какой отпуск, отца хоронить поехала…
Я молча зачем-то пожал ему руку, как бы извиняясь за свой оскорбительно-мужской ход мыслей, взял полотенце и занял очередь у крепко воняющего хлоркой туалета. Я смотрел в раскрытое окно, за которым с шумом проносились километры пожухлых от двухмесячной жары лесопосадок. Мне почему-то ясно представилось, как стоит сейчас невыспавшаяся Люда у изголовья отца и теплая ручка ее, положенная на тяжелую отцову руку, хочет, но не сможет преодолеть неисправимый холод небытия.

1970-е годы

[color=darkred]Олег Зоин

Вчера

Обыкновенный роман

Запорожье - Набережные Челны
Самиздат
1960-2008

Анонс

Русская проза практически ещё не освоила переломный исторический период в жизни СССР – десятилетнее правление Никиты Хрущёва (1954-1964 г.г.). Герой романа изобретательно пытается найти и находит своё место во враждебном ему мире, открыто исповедуя активное неприятие коммунистических догматов. При этом он не диссидент, но простой, наивный, бестолковый, “стихийный” шестидесятник, сознательно нарушающий бесчеловечные тоталитарные законы и, что удивительно, одолевающий таки всесильную Систему в нелёгкой личной жизни. Немало страниц, однако, посвящено и 30-40-м годам 20-го века - годам расцвета сталинизма, то есть предистории хрущёвской “оттепели”…

Отрывок из 4-й части

В последние дни Пётр Прохорович плохо спал, несколько раз в ночь вставал, закуривал, включал приёмник и, настроившись на волну "Радио Монте-Карло", слушал бесконечные джазовые вариации. Лицо его, осенённое зеленоватым светом шкалы приёмника, отражаясь в прикроватном трюмо, пугало его своим потусторонним холодом.
Он тихо, как рыба, плавал по комнатам своей четырёхкомнатной квартиры, наполненным пульсирующими отблесками уличных фонарей и потому похожим на аквариумы, и ловил себя на том, что страшится прыгающих по стенам узоров от ветвей акации, дрожащих неустойчивых сплетений линий, безмолвных, ненастоящих, зыбких, как водоросли.
Время от времени ему попадался на глаза стол в гостиной, за которым он потчевал в пятницу изменника Лупиноса. Разорённый, с хаотично расставленной смердящей грязной посудой, с окурками, брошенными, где попадя... Стол так и стоял неубранным с той минуты, как Нора умотала с председателем цехкома. Там же, утопая одним углом в салатнице, валялась телеграмма : "Я ушла с Михаилом зпт не могу больше зпт не делай глупостей тчк Нора тчк"
- Сволочи вы все! - Вслух подумал Петлюк. - Каждый за себя старается!
Он взглянул на сервант, где в темноте среди поблёскивающего хрусталя, виднелась карточка десятилетней Иринки. Чувство неопределённой боли и сожаления касалось иногда Петлюка. Но как человек решительный, враг сантиментов, он упрямо отгонял тоску по дочери и, если мысль о девочке опять возвращалась, науськивал на тоску яростную ненависть к первой жене Надежде и предательнице Норе.
Иногда в такие аквариумные ночи он ослабевал в борьбе с самим собой и тогда им овладевали воспоминания, подкрадывавшиеся тихонечко, как тени, из закоулков памяти, и ему становилось не то чтобы страшно, слова этого и заключённого в нём понятия он не понимал, а как-то не по себе. Так, однажды перед ним кандальным строем прошли годы, когда он, молодой перспективный следователь, всегда державший хвост по ветру, пошёл в гору - тридцать седьмой, тридцать восьмой, тридцать девятый... Особенно часто приходило на ум первое успешно раскрытое дело, после которого с ним стали считаться. Оно зримо, словно завершилось вчера, всплывало в памяти.

В то пасмурное сентябрьское утро далёкого тридцать седьмого года Петлюка вызвал начальник третьего отдела.
- Вот вам работка срочная, товарищ следователь. Постарайтесь быстро закруглиться и сразу доложите об исполнении!
Начальник отдела вручил Петлюку мешочного цвета скоросшиватель, где была подшиты три сиротливые бумажки - анонимное письмо на паровозного машиниста Харченко, махрового диверсанта и врага народа. Это он, Харченко, вывел из строя две недели тому назад паровоз "ЩТ"-0369. В верхнем левом углу анонимки красовался фиолетовый регистрационный штамп и резолюция начальника отдела красными чернилами: "В расследование." Дата и подпись. Затем ордер на арест гражданина Харченко Н.А. и протокол ареста именно этого нехорошего советского гражданина.
Петлюк расписался в журнале и козырнул.
- Иди, работай! - Благословил его начальник отдела, и Пётр по-большевистски приступил к выполнению должностного задания. Он звонил и приказывал, категорически запрашивал и ультимативно предлагал...
Уже через час конвоир ввёл Харченко на первый допрос.
- Садись! - Радушно предложил Петлюк, протягивая ни живому, ни мёртвому паровознику пачку смердючего "Волго-Дона". - Закуривай и не волнуйся. Мне надо посоветоваться с тобой кое о чём. Я тут одну контру хочу прищучить. Например, так... Допустим, нужно вывести из строя паровоз. Что контра может сделать?
- Да чего проще! - Отвечал повеселевший Харченко, понимая, что ему, собственно, ничего не грозит. - Ну, заклинил бы предохранительный клапан. Подшуровал бы, как следует, в топке и соскочил бы в чистом поле - полюбоваться в сторонке... Распёрло бы котёл на раз...
- Так. Хорошо. А "ЩТ" тоже можно таким способом кокнуть?
- Ну да! Какая ж разница. Любой паровоз.
- Ну, ты кури-закуривай! Теперь мне ещё вот что скажи, - продолжал следователь, что-то весело записывая, - ты в дизелях разбираешься?
- Угу! Есть немного...
_ А как, дизель испортить можешь? Расскажи.
- Справлять трудно, спортить - пустяк! Спусти воду из рубашки охлаждения и погоняй с часок. Там ему и крышка. А для чего это всё? - Поинтересовался-таки Харченко Николай Александрович.
- Ой, как надо, товарищ Харченко! Знаешь сам, дела у нас важные! На вот, подпиши, что верно записано с твоих слов...
Харченко взял ручку, глубоко опустил её в медную чернильницу, отряхнул о бортик лишние чернила и крылышко давно утопшей мухи и, обстоятельно выводя нарядные ализариновые буквы, расписался.
- Хорошо пишешь, где науку-то изучал? - полюбопытствовал Петлюк, пододвигая скоросшиватель.
- Какая там наука, четыре года в ЦэПэШа отходил...
- А! Понятно, - пробормотал Петлюк, подёргал уставшие от долгой писанины пальцы и, откинувшись на спинку стула, затянулся "Волго-Доном".
- Вот видишь, гражданин Харченко, ты думал, что всё обойдётся, останется шито-крыто... Но нет, ЧеКа вас, подлецов, до одного переловит!..
- За что?! - Неслышно побелевшими губами пробормотал Харченко, наконец, сообразив, как его купил следователь.
- Молчать, предатель, - гаркнул на него вдруг ставший недоступно-грозным Петлюк и, нажав кнопку звонка, вызвал конвоира.
- Уведите эту контрреволюционную падаль! - скомандовал он чётко и презрительно, аккуратно накалывая листки протокола допроса на проволочки скоросшивателя. Взглянул, набираясь сил и уверенности, на портрет Учителя в полный рост, с рукой, заложенной за обшлаг строгой шинели. Захватив дело, поспешил на доклад к начальнику.
- Молодец! - Пролистав бумаги, похвалил руководитель. - На вот, возьми! Ещё одно срочное дело. Враги народа не дремлют, и партия надеется, что мы, чекисты, оправдаем доверие партии и народа...
- Слушаюсь! - Отчеканил Петлюк. - Разрешите идти?
- А куда ты так спешишь, Петлюк?
- У меня жена должна вот-вот родить. В роддом, что на Артёма, надо бы забежать...
- Ну, тогда валяй! - Разрешил начальник отдела. – Желаю хлопца. Пусть ещё один чекист подрастает!..
Но получилось всё наперекосяк. Надя в тот же день родила, но мёртвого мальчишку. Да и сама еле выкарабкалась. Забрав её через недельку домой, Петлюк даже на работе отпросился на пару дней, ухаживая за женой, пока не приехала её мать из-под Апостолова, и вопрос ухода за больной Надеждой разрешился сам собой. В один из этих неожиданно свободных дней Пётр не удержался и похвалился перед Наденькой успешным раскрытием дела паровозного диверсанта Харченко. Надежда ахнула, когда Пётр рассказал, как ему удалось перехитрить мужика. Когда же он добавил, что гад уже получил свои девять граммов, жена расплакалась, и с этого времени их безмятежной любви пришёл конец. Петлюк озлился на жену, и жизнь их, до того протекавшая без происшествий, вдруг запестрела скандалами, и так они гыркались, пока не началась война.

Когда с первых дней гитлеровского нападения в город на Днепре пришла большая суета, семья Петлюка, заработавшего за добросовестную работу свою первую шпалу, распалась естественным путём.
– Иди, гнида, откуда пришла!.. Ты мне не пара, – вызверился однажды Пётр и вытолкал Надежду на улицу. Поплакала Надя, да и подалась ночевать к подруге… А в субботу забрала вещички и переехала окончательно.
С тех пор Петлюк практически дома не бывал, даже ночевал в НКВД. Квартиру хорошенько запер, поменяв замок. У энкаведистов чуток ниже Малого Базара с год перед войной было построено прекрасное четырёхэтажное здание Управления. Под ним были обширные подвалы, оборудованные как тюрьма. В эти подвалы весь июль свозили всяких подозрительных людей, пойманных на дорогах или в лесопосадках. Были и такие, кто бросил военную службу, а были и бандиты, очень оживившиеся перед приходом немцев. Но был и многочисленный профильный контингент – всякая антисоветская контрреволюционная шушера, поспешно отловленная в ходе эвакуации. Некоторых из них ещё до войны не по одному году пасли, надеясь выявить связи, явки и базы…
Патрули истребительных отрядов шастали в пригородных лесопосадках, на улицах, базарах, а то и в обычных городских дворах перед многоэтажными домами Соцгорода или Жилмассива, задерживая, а то и расстреливая на месте "распространителей панических слухов". Никто никаких протоколов задержания или применения высшей меры не составлял. Оставленных в живых сдавали в Управление, а для списания патронов, израсходованных на расстрелы на месте, писалась на клочке бумаги рапортичка.
Борцы с паникёрами сами, приходя домой после дежурств, рассказывали домашним страшные, панические вещи. Город переполняли жуткие слухи о неотвратимом приближении огромной фашистской армии, какого-то вермахта, который устроит всем, кто не эвакуировался, “конец света”… Больше всего в эти россказни верили всякие начальники и командиры, кто по долгу службы не смог откатиться в тыл, а остался, как говорится, на боевом посту…

18-го августа жизнь в городе затихла в ожидании захватчиков и грохот боя доносился лишь с Хортицы, где мужественно отражали атаки немцев зенитчики 16-го зенитно-артиллерийского полка, да постреливали на Правом берегу близ плотины ДнепроГЭСа, где немцы всё настойчивее прощупывали оборону 157-го полка НКВД, охранявшего подступы к жемчужине советской энергетики.
Ранним августовским утром на трамвайных остановках среди рабочих, которые спешили на смену на заводы, пополз упорный слух вроде немцы уже не только в поселке Верхняя Хортица, но уже и на самом острове. Дескать, прорвались на Хортицу по мосту через Старый Днепр. Кто "паникеров" слушал, кто не слушал, но, прибыв на работу, взялись по-заведенному варить чугун и прокатывать стальные листы. Ближе к полудню со стороны острова Хортица была слышна частая канонада и шум боя. Над городом то и дело возникали немецкие самолёты, но бомбили не город, а подступы к плотине ДнепроГЭСа.
В середине дня на металлургических гигантах вдруг наступила внезапная и полная тишина, потому что отключились генераторы Днепрогэса, энергообеспечение запорожской промплощадки и города прекратилось... В домнах и мартенах намертво застывали металл и шлак, замерли краны и погасло освещение в цехах. В кабинетах начальников и на столах диспетчеров умолкли телефоны.
Народ покрутился какое-то время в ожидании распоряжений и указаний, но никаких разъяснений не последовало, и люди потянулись вначале в раздевалки, а затем на трамвайные остановки. Понятно, что трамваи стояли обесточенными, и народ направился по домам пешком… А до дома было самое малое – 10-12 километров…

Зенитчики 16-го особого зенитно-артиллерийского полка загодя, в начале августа выдвинули наблюдательные посты на расстояние нескольких километров от охраняемой ими плотины ДнепроГЭСа промплощадки. И исходя из главной задачи – охраны ДнепроГЭСа и металлургических предприятий – расставили батареи. Первая батарея обустроила свои позиции на северных подходах к плотине на правом берегу Днепра на площадке подъезда к бывшему Кичкасскому мосту. Вторая расположилась немного западнее здания ГЭС, в направлении села Верхняя Хортица. А третья – в центре острова Хортицы, контролируя также подходы к мосту через Старый Днепр. Четвёртая и пятая застолбили места на левом берегу Днепра, прикрывая металлургические заводы с севера. Шестая батарея охраняла на Хортице подходы к мосту Стрелецкого через Новый Днепр.

А в это же время энкавэдисты подожгли, а затем взорвали здание управления НКВД вместе с заключёнными. Петлюк был одним из отличившихся сотрудников при выполнении этого важного задания. По его инициативе для того, чтобы подследственные преступники не разбежались, их перед ликвидацией надёжно связали, облили бензином и хладнокровно сожгли заживо в подвале. Затем подожгли и само здание, чтобы гарантированно уничтожить архив, который не успели вывезти в тыл...
Похвалил его тогда перед строем, измазанного сажей и очень уставшего, легендарный секретарь горкома партии Пётр Николаевич Комаров, лично наблюдавший за уничтожением здания, архива и преступного элемента и давшим на эту операцию санкцию…
Хорошо горело новенькое здание, щедро политое бензином на всех этажах. Огромный чёрный смерч дыма поднимался над Малым Базаром, а на высоте ветерок сносил его в сторону улицы Грязнова и Пристани. Но пожар пожаром, а в помещении Первого отдела и его архива было заложено ещё и несколько килограммов взрывчатки.
Первый секретарь, нервно прохаживаясь на безопасном расстоянии от полыхающего спецобъекта, наконец, убедился, что пожар сделал основную работу, и дал отмашку на подрыв. Рвануло эффектно и мощно. Вылетали недогоревшие оконные рамы, рушились перекрытия. Крыша осела и провалилась внутрь здания, увлекая за собой стены четвёртого и частично третьего этажей. Дело было сделано.
– Куда прикажете направить ликвидационную команду? – спросил подчёркнуто на “вы” у Комарова Леонов, главный чекист города, руководивший успешно выполненным мероприятием.
“Куда, куда – в крематорий!” – зло подумал Комаров, но взял себя в руки и сказал вполне спокойно: – Валентин Иванович! Ты меня удивляешь. У тебя сейчас главное – ДнепроГЭС. Там твой сводный полк, там необходим каждый штык и каждый наган.
Впрочем, если будет возможность, откомандируй пяток самых хладнокровных и ответственных в СМЕРШ. Ну что я тебе лекции читаю. Немец на Хортице, с минуты на минуту будет в городе. Грузитесь в свои “буржуйские” экипажи и большими прыжками на Шестой посёлок… Ни пуха, ни пера!..

Леонов подошел к всё ещё томящимся в строю ликвидаторам.
– По машинам!
Строй тотчас распался и народ хаотично рванул через улицу к трём “ЗИС-5”, оборудованным для перевозки заключённых. На этот раз в кузовах воронков вместо антисоветского элемента скрючились отборные сотрудники органов, цвет Запорожского НКВД.
Сам Леонов молодцевато вскочил в кабину первой машины и колонна тронулась в Соцгород.

Комаров внешне спокойно сел в горкомовскую Эмку и укатил в обком на совещание с неожиданно прибывшим ночью Главкомом Юго-Западного направления маршалом Советского Союза Будённым. В обкоме уже вторую неделю, после внезапного вызова Первого секретаря обкома Матюшина в Киев, командовал друг Комарова Андрей Павлович Кириленко, второй секретарь обкома. Солнце стояло по-летнему почти в зените, источая благодатный августовский зной. С Хортицы доносилась артиллерийская пальба. Немец мог появиться на улицах бесхозного города в любую минуту.
Народ по такому случаю устроил разнузданный грабеж магазинов и складов. Проезжая по Карла Либкнехта, Пётр Николаевич хотел было тормознуть у магазина “Хлеб – бакалея”, из дверей которого десятки людей, в основном крепких мужиков, невесть как открутившихся от мобилизации, тащили мешки с мукой, крупами, сахаром. Дебелые тётки пёрли коробки макарон и даже ящики с бутылками “Нарзана”. Хотел выйти и пальнуть из нагана в эту озверевшую толпу хотя бы для самоуспокоения. Но шофёр понял намерение шефа и отрицательно покачал головой, дескать, нельзя, растерзают на раз…
– Будь человеком, тормозни на минуту! – приказал-попросил водителя. Тот нажал на гальма.
Опустив стекло, Первый секретарь высунул волосатую руку и с наслаждением расстрелял обойму в клокочущее человеческое непотребство. Никто даже не обернулся на выстрелы, лишь одно витринное стекло лопнуло легко, почти беззвучно, некрасиво опав у стены, и похабно, разбросав отвратительные варикозные ноги, осела у ступенек магазина красномордая тётка, рассыпав сумку то ли с сахаром-песком, то ли с манной крупой...
– Поехали! Сейчас кугутня недобитая богует. Выходит, зря мы их четверть века перевоспитывали. Только в шлейке ходить могут. Ничего, мы ещё вернёмся. Всем воздадим…

Алексей Кириленко, тридцатипятилетний голубоглазый здоровяк, подающий большие надежды в смысле партийного роста, уже второй секретарь Запорожского обкома, нервно докуривая “казбечину”, топтался у стола в овальном зале заседаний на втором этаже обкома партии. Во главе знакомого партийцам длинного как взлётно-посадочная полоса аэродрома стола вольготно расселся в неказистом казённом кресле Семён Михайлович Будённый.
Увидев нового человека, маршал радостно улыбнулся, отодвинув исчёрканную цветными карандашами карту-километровку города и окрестностей. Пригоршня карандашей разбежалась по столу, часть их сумела спрыгнуть на пол...
– Ну что там, на свежем воздухе? – нетерпеливо спросил Семён Михайлович, вынув из хорошо початой коробки “Казбека” папиросу и постукивая её мундштуком по поверхности стола, чтобы тщательно вытряхнуть табачную пыль.
– Да я и сам без всякой связи остался. – Негромко ответил Комаров. – Слышно только, что на Хортице бой продолжается, возможно, наши зенитчики ещё ерепенятся…
– Ну а ты тогда, секретарь, сам чем занимался полдня?
– Я это, товарищ маршал, управление НКВД ликвидировал…
– То есть, если я правильно понял, вместо того, чтобы защищать плотину и промплощадку, ты полк здоровых мужиков на подтирание говна завязал?
На помощь ошарашенно озирающемуся Комарову пришёл друг ситный Кириленко.
– Ну кто вам только такое сказал, Семён Михайлович? Сводный полк НКВД геройски бьётся за удержание гидростанции, а в спецоперации было задействовано всего лишь… сколько, товарищ Комаров?
– Три десятка сотрудников. Все получили новые задания и приступили к выполнению… Сейчас во главе с Леоновым на пути в Соцгород…
– Ну вот, видите, Семён Михайлович, все основные силы на защите ДнепроГЭСа…
Будённый устало зевнул, отрешённо побарабанил по столу пальцами, подкрутил правый ус.
– Время течёт, как вода. Уже шестнадцать ноль-ноль. Убивает отсутствие связи. Что докладывают посыльные? – обратился маршал непонятно к кому.
– Разрешите мне, Семён Михайлович, – на правах хозяина кабинета встал, одёрнув гимнастёрку, Кириленко, – только что прибыл мотоциклист с острова Хортица. Доложил, что бой практически закончился. Обе батареи – шестая и третья – полегли полностью, с десяток бойцов третьей батареи вроде на двух лодках перебрались на правый берег в районе Верхней Хортицы и попробуют пробиться к своим у плотины… Немец обустраивает плацдарм на Хортице…
– А что с мостом через Новый Днепр?
– А-а…мост… Нет больше моста Стрелецкого… Всё-таки, сумели подорвать… Мотоциклист еле проехал на Левый берег, мост был битком забит гражданскими и ополченцами… Молодцы, кто взорвал! Красивый был мост, очень красивый… – отчётливо ответил Кириленко, зачем-то массируя себе виски загорелыми руками.
В этот момент за окнами глухо забухали неблизкие взрывы. Стёкла жалобно задребезжали, но уцелели благодаря дальности события.
– Что за обстрел? – вскинул брови Будённый.
– Немец, гад, на Хортице уже, как дома, расселся. Оттуда и дубасит… – продолжил пояснять Кириленко.
На улице опять шарахнуло, на слух значительно ближе.
– Так это же где-то рядом с нами гансы землю роют. Товарищи руководители! Надо побыстрее закончить разбор обстановки и перебазироваться ближе к плотине. Надо не допустить захвата ДнепроГЭСа и перескока по нему противника на Левый берег, подытожил маршал.
Буфетчица по знаку Кириленко занесла поднос, нагруженный бутербродами и стаканами с чаем. Мужики без приглашения потянулись к стаканам и разобрали скромную снедь.
Опять за окнами пару раз напомнили о себе разрывы снарядов.
– Значит так… – Сказал, вытирая усы носовым платком, Будённый. – Ток в обед отключили? Отключили. За истёкшее время должны бы уже обеспечить подготовку турбин к выведению из строя… Кто там у нас на Правом берегу командует?
– Предгорисполкома товарищ Скрябин и, судя по времени, уже добрался и руководитель сводного полка НКВД товарищ Леонов. С ними связь через посыльных мотоциклистов. – подал голос Комаров…
– Как будут выведены из строя агрегаты станции? – продолжил выяснение остановки маршал. – Готовы ли к подрыву моста с правого берега? Закончено ли минирование тела плотины?.. Вчера же все команды прошли…
– Вроде каким-то образом замкнут генераторы “на себя”, то есть всё там поперегорает на-вухналь… У меня по физике тройка была, сам это не совсем ясно представляю. Но главинжу Шацкому мы полностью доверяем. Надёжный, преданный делу партии большевик… Он мне ещё до обеда, когда решали по отключению энергоснабжения города и промплощадки, докладывал, что минирование плотины и моста закончено. Правда, кто даст команду включить рубильник? Ведь потом обратного хода уже не будет до полной победы над врагом. Дело исключительной государственной важности… – пояснил Андрей Кириленко.
За окнами, примерно на углу улиц Тургенева и Розы Люксембург, грохнули почти одновременно два артиллерийских разрыва. Стоявшие у стола Комаров и Кириленко инстинктивно присели.
– Ну вы и бздуны, едрёна мать! – засмеялся Семён Михайлович то ли насчёт того, что присели, то ли из-за их нерешительности по взрыву электростанции. – Я дам добро, пиши, Андрей!.. Ещё утром я от товарища Сталина окончательное благословение получил. Ставка в курсе… Пишите:

Приказ по Юго-Западному направлению

В целях своевременного выполнения задания Ставки по выводу из строя перемычки ДнепроГЭСа

Приказываю:

Главинжу ДнепроГЭСа тов. Шацкому Г. А.,
командиру охранного полка НКВД тов.

Первое. Вывести из строя генераторы в 18.00.
Второе. Взорвать мост с правого берега на плотину в 19.00.
Третье. Взорвать плотину в 21.00.
Исполнение доложить лично в 22.00 в помещении горкома партии.

Главком Юго-Западного направления
Маршал Советского Союза С. Будённый

Вот то-то и оно! Учитесь жить, хлопцы… Кириленко, печатай приказ в трёх экземплярах и пошли для уверенности двух мотоциклистов разными дорогами…
И будем заканчивать трали-вали, пока по башке не получили, где-то рядом колотят… Я уже не буду заезжать в штаб фронта, поеду прямо в Днепропетровск, там, полагаю, не легче. Танки сопровождения заправлены? Проскочим Левым берегом, через Синельниково!
Напечатали? Давай подпишу! Вперёд!.. Так-растак, перетакивать не будем… Схожу руки вымою, а вы пока определяйтесь, на каком мы небе…

…В начале августа директор ДнепроГЭСа Касьянов и главный инженер Шацкий удостоились чести быть вызванными в обком партии. Немецкая лавина стремительно приближалась к Днепру, не встречая серьёзного сопротивления растерявшейся Красной Армии.
Находившийся в городе заместитель предсовнаркома СССР Первухин в присутствии второго секретаря обкома Кириленка оглоушил новостью. Москва уже не предлагала ускорить демонтаж и эвакуацию турбин и ценного оборудования ГЭС, а поставила задачу подготовить взрыв плотины ДнепроГЭСа.

Причём, надо было устроить такой взрыв, чтобы помешать немцам использовать плотину для переброски войск, и в то же время так взорвать, чтобы после войны быстро восстановить гидроэлектростанцию. Посовещавшись с вызванными на совещание работниками Наркомата электростанций и “Днепрэнерго”, решили заложить взрывчатку в верхнюю потерну (туннель в теле плотины, соединяющий правый и левый берега). А чтобы взрывная волна пошла в нужном направлении и разрушила только несколько пролетов сливной части плотины, а вместе с ней – и мостовой переход, место закладки взрывчатки отделить с обеих сторон мешками с песком…
Ну и закрутилось.
Управление тыла по приказу начальника инженерных войск генерала Леонтия Котляра выделило и доставило автомобилями на эн-ский подмосковный аэродром 20 тонн тола. 12-го августа лётчики получили команду перебросить сверхважные и сверхсекретные ящики в Запорожье.
Грузоподъемность “ТБ-3” - 4000 кг. Авиаторы прикинули – это значит, восемьдесят мешков по 50 кило. Понадобится три рейса двумя самолётами. 13-го и 14-го вышло по-намеченному – слетали на Мокрянский фронтовой аэродром под Запорожьем без приключений, перевезли благополучно 16 тонн.
14 августа подполковника Бориса Эпова вызвал начальник инженерных войск Главного военно-инженерного управления генерал Леонтий Котляр и предложил подготовить расчёты о выводе из строя Днепровской ГЭС путем разрушения плотины, моста через аванкамеру и машинного зала. В конце разговора генерал приказал Эпову вылететь завтрашним утром специальным самолетом в Запорожье с приданными двумя младшими лейтенантами для подготовки и выполнения намеченных разрушений.
– Все необходимые указания начальнику инженерных войск Южного фронта полковнику Шифрину я уже передал, – заверил генерал Котляр. – И не забудьте, что сигналом на выполнение задания будет отход на левый берег 157-го охранного полка НКВД при подтверждении ситуации специально выделенным вам для связи с полком начальником отдела инженерного управления штаба Южного фронта подполковником Петровским…

15-го августа мало того, что один борт “ТБ-3” кто-то забрал, так ещё и трёх пассажиров пришлось брать. Поэтому заправились не по полной программе. На мешках с толом вольготно разлеглись в свободных позах подполковник Борис Эпов и два младших лейтенанта-взрывника.
– Слышь, товарищи пассажиры, – воспитанно кашлянул командир бомбардировщика, скосив глаз на три шпалы подполковника Эпова, подпиравшего спиной бухту бикфордова шнура, – у кого спички, зажигалки – сдать мне без пререканий. По прилёту – верну…
Пассажиры дружно заржали.
– Мы, командир, догадались, на каких перинах отдыхать будем. Не боись…
– Опять-таки, наверху прохладно будет, а гудеть добрых пять часов. Так вы брезентом укройтесь, когда замёрзнете. Стяните с мешков и – на себя… Поняли? Грузу ничего не будет, дождь не предвидится, а вы продрогнете ненароком… Пить захотите – вон ящик с “Нарзаном”…

К вечеру благополучно приземлились в Мокрой. “ТБ-3” уверенно подрулил к ангару. Московские гости дружно побежали за угол ангара облегчить души.
– Как мало надо для счастья, – засмеялся один из лейтенантов, – еле дотерпел. И выйти не выйдешь, и жмёт – прямо зубы чешутся…
Застегнув что надо, Эпов первым делом заглянул в ангар и убедился, что основная часть груза аккуратно заштабелирована в углу просторного помещения. Навстречу Эпову уже торопился приданный ему для связи с полком НКВД подполковник Петровский.
Оставив пилотов сдавать груз, командированные последовали за Петровским в командный пункт аэродрома, где их ждала легковая машина для поездки в штаб Южного фронта.

Утро 16-го началось с планёрки у главинжа ДнепроГЭСа Григория Шацкого. Обсуждали практические тонкости планируемого взрыва.
Народу набралось полный кабинет. Начальник инженерного управления Южного фронта полковник Шифрин, подполковник Эпов, сапёрный капитан, заместитель командира полка НКВД майор Косачёв, приданный Эпову для связи с полком НКВД подполковник Петровский, заместитель Шацкого Христенко и начальник охраны ДнепроГЭСа.
– Надо взорвать так, чтобы не допустить использование немецкими войсками плотины для переброски сил и техники, и в то же время оставить возможность после войны быстро восстановить её. – подытожил обсуждение Шифрин. – И хотя практики подобных взрывов нет, как нет и времени на академические расчеты, тем более на какие-либо пробные или лабораторные исследования, но приказ ГКО надо выполнять. Будем считать, что выделенных 20 тонн тола хватит для аккуратного разрушения плотины… За работу, товарищи!..
Решили всем составом совещания сходить на место и определиться конкретнее.

Массивные металлические ворота открылись, и из двора за машинным залом группа экспертов попала в верхнюю потерну – туннель в бетонном теле плотины высотой три с половиной метра и шириной метров пять. Этот туннель расположен в середине плотины на глубине более тридцати метров ниже проезжей части и служит для наблюдения за поведением бетонной толщи плотины и для служебного сообщения между правым и левым берегом.
_ Ну что, товарищи, затихли? Страшновато? – Улыбнулся Григорий Шацкий. – Вот на эту стену давит водная толща высотой в тридцать метров, так что давление на каждую точку здесь три атмосферы…
Бетонные стены потерны выглядели влажно, но вода в открытую нигде не струила. Против августовской дневной жары на улице в потерне чувствовался сырой подвальный холод. На потолке потерны на расстоянии в каждые полсотни шагов тускло светились электролампы. Под ногами шуршал песок и мелкие осколки бетона. Стены навечно сохранили следы деревянной опалубки.
– Первоклассный бетон, – похвастался Григорий Андреевич, любовно поглаживая прохладную стену туннеля, – ежесекундно через стыки сквозь всю плотину просачивается не больше стакана воды!.. Представляете? Ведём постоянные замеры…
“Экскурсия” медленно шла в сторону левого берега. Через равные промежутки на стене были выписаны красной краской номера пролётов.
Борис Эпов мысленно восхищался невиданным качеством бетонной громады и размышлял, как это чудо инженерной мысли разрушить таким щадящим образом, чтобы в нужное время, когда победа повернётся к нам своим светлым ликом, как можно быстрее и легче восстановить ДнепроГЭС.
Тихо и осторожно, как по мавзолею на Красной площади, шли потерной палачи ДнепроГЭСа, которым предстояло вскоре привести в исполнение приговор ГКО. Медленно вёлся и непростой разговор.
– Ну вот, товарищи, нужная горизонтальная отметка, – продолжал Шацкий, – это конец монолитной части плотины. Дальше пойдут быки, несущие водопропускные затворы. Здесь наиболее слабое место и разрушения будут вполне щадящими…
– Ну вот и хорошо, – согласился Эпов, – давайте от этого репера отмерим метров 30-40. Да, от этого знака. Над нами 10-й бык, от него и наметим фронт укладки мешков с взрывчаткой. У нас 400 мешков. Пусть фронт закладки тола займёт 35-40 метров… С каждой стороны, с западной и восточной, закупорим песком, мешков по сто с песком, думаю, будет достаточно, чтобы взрывная волна не разбежалась по потерне, а пошла на разрушение вверх и в стороны…
Молоденький капитан, с усиками под Чапаева, замначштаба 516-го отдельного инженерно-сапёрного батальона, приданного для обеспечения работ, спросил, как бы для перепроверки собственных сомнений: – А что, бывает, что и не хватает мощности для выполнения задания?
Борис Эпов рассмеялся: – Ещё как бывает. Помню в декабре 31-го взрывали храм Христа-Спасителя. Так с первого раза только окна повышибало и поповскую перхоть из закутков выдуло. Пришлось ещё и ещё повторять закладки взрычатки, пока не управились…
– Товарищ капитан, сколько зисов сможете привлечь завтра с утра под перевозку тротила? – спросил Эпов представителя инженерно-сапёрного батальона. – Надо не меньше восьми “ЗИС-5”.
– Где их столько взять? Разве что у зенитчиков машин пять попробую с утра одолжить, у них всё равно снаряды на исходе, подвозить нечего…
– Отлично. Тогда за две ходки всё с Мокрой и заберёте. Теперь о разгрузке. Машины зайдут в потерну с левого берега, сапёры разгрузят мешки, но грузовики задом выехать обратно не смогут, здесь не развернуться. Поэтому будем разгружать плотненько у северной стены, а порожние зисы выедут вперёд через тот портал, где мы с вами зашли, вернутся на левый берег по плотине и опять в Мокрую за остатком взрывчатки.
– Логично, – согласился Шацкий, – однако, предлагаю вернуться и чего-нибудь перекусить…
Живописная экскурсионная группа развернулась и, устало обмениваясь впечатлениями, направилась к выходу из потерны.

Утром 17-го Шацкий позвонил в штаб 516-го инженерно-сапёрного батальона и напомнил о выполнении срочного приказа из Москвы. Пока утрясали то да сё, прошло пол дня. Наконец, после обеда на площадку перед шлюзом прибыло пять тяжело гружёных зисов. Мешки с толом были кое-как укрыты обрывками грязных, давно списанных брезентов.
Григорий Шацкий и Борис Эпов с предтавителем инженерно-сапёрного батальона ждали на Левом берегу у въезда в верхнюю потерну. Неподалёку у газона разлеглись, покуривая и балагуря в ожидании команд, человек двадцать сапёров, выделенных батальоном на обеспечение секретной операции.
Увидя, что с прибывших грузовиков пососкакивала охреневшая от жары, жажды и дискомфорта в ширинках охрана, сразу устремившаяся к кустам сирени, сапёрный капитан махнул своим сапёрам, вскочившим с травы и оправлявшим ремни.
– Рота, строиться! В колонну по три становись! За мной – шагом марш!..
Сапёры, позёвывая, построились и поплелись за капитаном к порталу потерны.
Сомлевший от жары часовой, охраняющий вход в потерну, вяло отошёл от портала, чтобы пропустить начальство, сапёров и машины.
– Заезжай за нами! Аккуратненько только! – скомандовал Шацкий и последовал с Эповым за сапёрным капитаном и группой сапёров в тёмный зев туннеля через разверстые ворота.
Вот так в 15.35 в портал верхней потерны осторожно проник первый зис. За ним медленно втянулись и остальные. Хорошо, что взрывники пошли впереди машин – за последним зисом висело такое облако выхлопа, что шофёру практически было нечем дышать, и он самозабвенно, пока никто не слышит, матерился, поминая Интернационал, МОПР, КИМ, Лигу наций и всё прогрессивное человечество во главе с Политбюро…

Через час пустые зисы собрались на площадке перед входом в потерну на Восточном берегу Днепра у здания ДнепроГЭСа. Сапёры отдыхали в тенёчке. Хотя солнце уже покатилось на запад и дело шло к вечеру, жара стояла не просто тридцатиградусная августовская, а полыхала как топка паровоза на участке подъёма. На небе – ни облачка. Чайки, обычно активно рыбачащие по целым дням, и то куда-то попрятались.
Шацкий, Эпов и сапёрный капитан подвели итоги первого этапа работы. Доставлено из Мокрой 15 тонн тола. Мешки выгружены в намеченном месте потерны на фронте 30 метров. Доставить оставшиеся 5 тонн сегодня не представляется возможным.
– Значит, так… Завтра с утра доберём с Мокрой остаток и будем окончательно укладывать и замуровывать песком, – рассуждал некурящий Эпов. Шацкий достал из пачки “Беломорканала” последнюю папиросу и с наслаждением раскурил. Как всякий культурный советский человек, смяв пустую пачку “Беломора”, сунул её в карман, чтобы выбросить в подходящем месте.
– Сколько у нас есть времени на всё-про-всё? – спросил сапёрный капитан?
– Ты б же нам сам и сказал, сколько осталось… Вы же рядом со штабом фронта квартируете… – печально ответил Григорий Андреевич.
– Счас об этом кукарекать опасно, СМЕРШ не дремлет… Но, видать, с неделю точно есть…
- Ну тогда определённо успеем, – глубоко вздохнул Эпов. – Надо машины отпускать…
Сапёрный капитан позвал сержанта, старшего транспортной группы, и разрешил возвращаться в расположение зенитчиков. Объяснил, как выехать на плотину и вернуться на Левый берег.
– Я позвоню вашим насчёт завтра. Две машины хватит…
Дребезжащие бортами и болтами зисы легко укатили по назначению.

В ночь на 18-е с запада стало доноситься громыхание немецких танков и машин. Наблюдательные посты зенитчиков тотчас телефонировали в полк о грозных шумах. В штабе полка, правда, решили, что молодые, необстрелянные ребята паникуют.
Поэтому в четыре утра командир и комиссар полка лично выехали полуторкой на место, чтобы подбодрить молодых бойцов. Однако поехали не на Правый берег через Хортицу, а Левым берегом в Синельниково. Там их и повязали да в трибунал…
А третья батарея осиротевшего полка ровно в пять утра приняла бой с немецкой танковой колонной, беспрепятственно заползавшей на Хортицу со стороны села Бабурки по брошенному без охраны мосту через Старый Днепр. Вокруг Бабурки в окопах располагались ополченцы, но при виде фрицев они побросали свои позиции и рванули изо всех сил к мосту. Противник не стал истреблять небритых мужиков в помятых пиджаках и грязных картузах, а, спустиk с брони десяток проводников, которые, улыбаясь и н

Интересненько, только можно было рассказики перенести в отдельную тему, а то не ожидал в теме о писателях. встретить произведение.

Гришко Гоцун, привет! Да, пожалуй, надо было сделать отдельную тему. Но я в ответ на свой вопрос, кто пишет о Запорожье и вообще прозу, получил замечание типа, вот ты и выложи для начала своё. Я и повёлся... Приношу извинения, если кого утомил или отвлёк от важных дел. Конечно, литература есть и немалая, хорошо бы кто сделал приличный литературный сайт.
Есть неплохой сайт www.zsu.zp.ua/99/ но они, к сожалению, не привечают русскоязычных авторов... Я, хотя и владею украинским, по факту жизни в России пишу на русском. Хотя, уверен, эти языки не должны враждовать в литературе. Твоё мнение? Олег Зоин

Рассказы Зоина в отличие от тех запорожских авторов, которых пробовала читать, хоть и правда можно почитать на на досуге.