|
Одна из полос последнего (№38 от 20 сентября) номера «Нашего времени плюс» посвящена пятилетней годовщине смерти Володи Филя, проработавшего, напомню, в этом издании не один год. Искренне и тепло написали друзья о своем коллеге: был талантлив, честен, непохож на других. Ушел, не сумев приспособиться к реалиям жестокого мира. Правильные, но поверхностные, вообщем, суждения. Хочу предложить вашему вниманию текст, который я написал пять лет назад к сороковинам Володи, и до сих пор нигде не публиковавшийся. О причинах этого и о том, почему сейчас решил придать материал огласке, скажу ниже. А пока, кому был небезразличен трагический уход Филя, читайте.
Не приспособившийся
На минувшей неделе исполнилось сорок дней, как ушел из жизни журналист еженедельника «Наше время плюс» Владимир Филь. Ушел добровольно. Через самоповешение. За последние 30 лет, а я в запорожской прессе с 1978 года, это второй такой случай. Лет 15 назад удавился фотокор Василий Исаенко. С ним было все ясно – алкоголь плюс семейные неурядицы. Сейчас – иной вариант.
Я не был другом Филя ни в детстве, ни в юности. Но, будучи как-то связан с приходом его в журналистику, общался и с профессиональным интересом следил в течение двух десятилетий. «Отыщи всему начало, и ты многое поймешь», - советовал когда-то Козьма Прутков. Хочу поразмышлять, почему, на МОЙ взгляд, ЭТО произошло.
В конце 1987-го мне, как заведующему отделом писем «Комсомольця Запоріжжя», попало в руки письмо, присланное в газету работником почты Владимиром Филем. Он писал о формализме, с которым в его коллективе собирали деньги в Фонд мира, высчитывая принудительно по три рубля из зарплаты. «Я б не отказался, если б со мной поговорили перед этим по-людски. Но кто у меня спрашивал? Это унизительно, когда начальник решает все за тебя. Хочу иметь право на поступок», - строки именно из того письма. Я пошел на почту, вник в ситуацию (сотрудник-бунтарь уже не работал) и написал к письму комментарий, за который мне и сейчас не стыдно. Интересующихся отправляю к номеру «КЗ» за 31 января 1987 года. А через несколько дней в мой редакционный кабинет зашел невысокий и худой парень, - Володя Филь.
Конечно же, я не помню, о чем мы двадцать лет назад говорили при первой встрече. Но, зная себя, уверен, что пригласил ироничного колючего гостя к сотрудничеству с «самой демократичной запорожской газетой». Он говорил что-то о других планах, о желании переехать в Москву. А в мае пришло от Филя письмо – большущее, с хорошо читаемым и грамотным «содержимым». Кроме прочего Володя писал, что к людям, имеющим отдельный рабочий кабинет, относится с недоверием и враждебностью: «Чем-то же они его заслужили?». Простая мысль, что людей может смущать наличие казенного кабинета, до этого не приходила мне в голову. С тех пор, а владел я служебной площадью еще несколько лет, моим правилом было вставать и идти навстречу каждому входящему посетителю. Сожалею, что так и не сказал Филю о его воспитательном на меня влиянии.
В письме всего было много, но что автору одиноко – между строк аж кричало! Я ответил: зайди, найдем тему, будешь писать в газету. Володя пришел – в рубашке без рукавов, с руками, синими от татуировок. От увиденного я растерялся: кто потерпит корреспондента молодежной газеты, пусть нештатного, но с такой «зэковской» внешностью, с судимостью в биографии? Первый же комсомольско-партийный чиновник его завернет, после чего даст по голове мне и редактору.
В то время как ответственный за музыкальную страничку в газете, я привлек «к писательству» толкового парня Лешу С., который разбирался в рок-музыке (официально подаваемой как агрессивная, а потому вредная), был рабочим на «Запорожстали», но не был членом ВЛКСМ. Узнав об этом, курирующий газету товарищ из «органов» пришел к редактору «КЗ» Толе
Пивненко и объяснил всю вредность подобной практики. Редактор, соответственно, объяснил мне. В очень, правда, ненавязчивой форме: прими к сведению, но парня не отлучай. Леша продолжал в газете печататься, только под псевдонимом. Покрытого «рисунками» Филя за псевдонимом было не спрятать, а подставлять второй раз редактора я не мог. Неуклюже и жалко что-то объяснил Филю, который, не возражая, ушел. На несколько лет. В уже другую эпоху, когда в Запорожье появился «Наш город», в котором Володя Филь работал корреспондентом, я напомнил ему о том случае, объяснив, почему не мог поступить иначе. Он усмехнулся, сказав, что зла не таит: «Я все тогда на твоем лице прочитал».
В «НГ», куда пришел в середине 90-х, он вел «Записки желчного человека». Это был период реформ, времени ломки всего и вся, - от морали до экономики. Филь писал о бедных, незащищенных людях, о том, как при коммунистах хорошо было и как без них плохо. Считал, нужна жесткая сталинская рука. Когда ему говорили, я в том числе: «Ну, как же? Коммунисты тебя в тюрьму посадили», отвечал, что посадили за дело. Он растерялся в новых условиях, это чувствовалось. Писал о жизни по-своему и по делу, но часто уходя не «в ту степь». Филя бесконечно правили, сокращали, подсказывали, на что он, естественно, обижался. Способный, он не владел азбукой журналистской профессии. Но покажите мне человека пишущего, не уверенного в собственной гениальности!
Помню тогдашний с ним разговор на пронизывающем ветру на Площади Свободы во время случайной встречи. Володя сетовал, что ему трудно пишется, даже незначительный материал требует много времени. Не знал, оставаться ли в журналистике. Я делился своим опытом, говорил, пишу тоже медленно. Советовал поработать год-два, найти свои темы, и только потом решать, бросать ли «писательство». Мне думалось, он прислушался. По крайней мере, вскоре уволился из театра имени Щорса, где трудился монтировщиком сцены, и стал штатным сотрудником «Нашего города».
Зная людей, делавших семь лет эту газету, скажу: начальную школу журналистки Филь прошел неплохую. Жаль, издание просуществовало недолго. В еженедельник «Наше время» «желчный человек» ушел со своим неподражаемым почерком. Там его не правили и в темах не ограничивали. Чем, считаю, только навредили Володе.
Каюсь, сам грешил в молодости писательством. Поэтому ревностно следил и слежу за новыми именами в журналистике Запорожья. В газетном деле первична для меня – лексика. Динамичная, небанальная, точная. Филь привлекал своим качественным письмом. Вряд ли он догадывался, что находился в поле моего профессионального интереса.
То, что Володя делал, я считал не публицистикой, а своего рода социальными плачами. Безысходными, лишенными оптимизма, без конца повторяющимися. О богатых и бедных, разгуле преступности, продажных чиновниках не высказывался только самый ленивый. Филь был бы скушен и назидателен, если б не писал о тех же проблемах собственным языком. Искать слова, ставить их рядом, чтоб получалось правдиво, смешно и трагично он умел хорошо. Так же, впрочем, как без меры ехидничать и подпускать яда.
Мне нравилась языковая составляющая его текстов. Содержательная вызывала вначале недоумение, потом неприятие, далее - возмущение и протест. От несовершенства жизни страдает (должен страдать!) каждый нормально устроенный человек. Страдал и Филь. Но оптимизм в его публикациях даже не ночевал. Хорошего на планете для Володя вообще не существовало! Он все ругал: богатых, демократов, гомосексуалистов, украинский язык, шансон вообще и Розенбаума в частности, пивные фестивали в Дубовке, море (?), даже занятия любовью мужчин и женщин называл «мерзкими мокрыми телодвижениями». Весь мир был для него агрессивной средой. Выяснить, почему так, мне лично не удавалось. Володя был интровертом, не близким людям не открывался.
Я во многом согласен с Филем. В том, например, что детей рожать в этом мире – как минимум недальновидно. Или в том, что Александр Розенбаум как поэт чрезвычайно слаб. Но, в отличие от Володи, для меня юг и море - не пьянство и разнузданный секс. А Новый год – не только многочасовое чревоугодие. Мы были полными антиподами, я в плохом всегда стараюсь найти хорошее, он во всем, даже в позитивном, выделял негатив. С ним было бы интересно общаться, если бы не так тягостно. Филь, видимо, это чувствовал - избегал всяческих журналистских тусовок, пьянок, никогда не заходил в журбар Дома печати.
При чтении его плачей не покидало ощущение, что он хочет страдать, специально, как мазохист, ищет только негативные темы. Помню, аж на четырех газетных страницах Филь клеймил позором гомосексуалистов. Купил в киоске журнал, издаваемый сугубо для геев, изучил его и потом, обильно цитируя, публично придавал «голубых» анафеме. И никто не подсказал в редакции, что нельзя так, умной корректорской правкой не сократил поток желчи. В конце 2004 года Володя написал материал в защиту… Виктора Януковича. Главным аргументом в споре с теми, кто не хотел видеть «проффесора» Президентом, был лейтмотив: что вам сделал плохого премьер-министр? Это было так наивно и примитивно, что я, читая, испытал неловкость за «публицистику» коллеги по перу. Встретив Филя у Дома печати, спросил, зачем взялся не за свою тему? Володя изменился в лице, резко ответил что-то, вроде: «Я бы вас всех порешил!», посмотрел на меня страшным взглядом, и тут же скрылся в подземном переходе. Все это произошло в одну секунду, но я запомнил тот взгляд. Понял и Филь, что я успел заметить его безумие. С тех пор, встречаясь, кидали друг другу «привет», иногда обменивались рукопожатием, и расходились, не тормозя.
Филь писал о конкретных людях (конечно же, отрицательно), как будто сводил с ними смертельные счеты. Не подбирая щадящих слов, часто не утруждаясь серьезной аргументацией. Его язвительно-ядовитая статья об известном запорожском поэте уложила последнего надолго в больницу.
Его «разоблачения» в 1999 году фотохудожника Якова Шубина подтолкнули Яшу к самоубийству. «Нельзя использовать перо журналиста для издевательств», - писал по этому поводу Сергей Иванов в том же еженедельнике «Наше время плюс». Никто в коллективе не внял этому.
Мнительный Шубин, считавший, что все человечество думает о нем так же плохо, как Филь, пережил серьезную психологическую травму. След её – в предсмертной записке, ксерокопию которой храню. Неспособность этого 50-летнего мужчины сопротивляться давлению жизни была уникальной. Не приспособившийся к суровым реалиям Филь полез в петлю (как Шубин!) в 48. Почему же талантливый, не похожий на других Филь предпочел «заклеймить» другого талантливого, непохожего на других Шубина? Вот о чем болезненно думалось во время работы над этим материалом. «Люди живые, они утруждают. Нежностью только за смерть награждают».
Слышал такое мнение: Филь сожалел о своей роли в судьбе Шубина. Будь действительно так, тональность Володиных статей изменилась бы. Ничуть не бывало! Только один пример: из статьи в статью, по поводу и без оного он издевался над другим фотохудожником – Евгением Компанийченко. Поражала простая мысль (как и в случае с Яковым): почему нестандартно мыслящий творческий человек не может понять другого нестандартно мыслящего творца? Казалось бы: не приемлешь чужой эстетики? Помолчи в тряпочку, задумавшись, почему другим нравится. Или – полемизируй, не унижая и оскорбляя. Филь же брался за перо и – клеймил, клеймил.
Люди – разные. Бисексаулы, гомики, женолюбы, любители водки и низкопробных «шансонных» песен. Поклонники поэзия Розенбаума и Петра Ребра, обнаженной натуры Якова Шубина и фото-сюрреализма Компанийченко. По Филю – отличные от его точки зрения особи были «вредными».
Да, Володя Филь не боялся выворачивать себя наизнанку. До такой степени, что вызывал восхищение и недоумение. Не каждый бы на такое решился – публично, скажем, заявить о своей нелюбви к сексу. Но важное для писателя качество – умение разъять душу, опасно для журналиста. Чистая литература и журналистика – жанры разные. Володя их постоянно смешивал. Пример – тот же Шубин. С другой стороны: такое стремление к публичному эксгибиционизму – разве не комплекс?
Ему бы к сексопатологу, психоаналитику, психиатру. В свободные литераторы, - сочинять правдивые до жути рассказы. Он выбрал газету, не понимая, что между придумыванием сюжетов и практической журналистикой, повторюсь, большая разница. С вымышленным персонажем автор может поступать как угодно, если надо – то быть жестоким. К живому, реальному герою позволительно относиться жестко, но быть необъективным, жестоким нельзя. Путая журналистику с литературой, Филь был жесток к конкретным героям своих статей, нередко приписывал им поступки, которых люди не совершали.
Лучшее, что он сделал в своей газете – статьи о зоне и зэках, рубрика «Малява». Никто из запорожских журналистов лучше него «внутренности» этой темы не знал. Но и здесь Володя, на мой взгляд, хватил лишку. Он как бы корпоративно защищал своих, в каждом сидельце видел жертву милицейской или судебной ошибки. В разных публикациях, используя одни и те же приемы, детально описывал подробности преступлений. Читать это, скажу прямо, надоедало.
Первая книга любого автора всегда личностная. «Мертвая зона» Филя - его опыт, его страдания, его пьянство. Его безумная невостребованность в этой жизни. Прочитав «Зону», я позвонил ему и сказал, что это талантливо. Намекнув в очередной раз, что от его газетной работы вреда больше, чем пользы. Филь согласился, добавив, что журналистом себя никогда не считал. Не могу представить, о чем была бы следующая Володина книга. Обо всем плохом уже написал, ничего хорошего не видел вокруг себя. Допускаю: подтолкнуть Володю к роковому решению мог печальный вывод, что в журналистике уперся в тупик.
Самое жуткое - трагичный финал Филя был ожидаем. Достаточно вчитаться в его публикации, фонтанирующие депрессией. Чего стоит только посвященный самоубийцам материал «С адом в душе», опубликованный за три месяца до Конца. Человек с таким депрессивным взглядом на жизнь не мог надолго в ней задержаться. Филь даже не стремился искать «хорошие» темы. Не случайно, когда Галина Стицина год назад предложила ему перейти в «МИГ», где требовалось писать обо всем, что нужно редакции, а не одному Филю, он отказался.
Володя был одарен и несчастен. Что одарен, понималось с первого раза. Что несчастен – со второго, десятого. Можно ли было помочь, предотвратив жуткий итог? У меня нет однозначного ответа на это вопрос. Предвидеть - да. В каждом его тексте звучал роковой сигнал. Предотвратить? – не знаю. Смягчить неприятие несовершенного мира - наверняка. Многое ведь зависело от тех, кто жил и работал рядом.
Знаю, эта публикация прибавит мне недоброжелателей из числа журналистов «Нашего времени плюс». Переживу! Я писал не комплиментарный спич к юбилею издания, а пытался понять, что привело к петле младшего талантливого коллегу. Потому что привык задавать вопросы и искать ответы на них.
Володя Филь мог бы стать классным журналистом, оставаясь при этом самобытным писателем, ведь одно не противоречит другому. Просто нужно было вовремя развести мосты между сочинительством и газетным делом. Увы, толкового «разводящего» не нашлось рядом. Остается сделать разумные выводы из того, что произошло.
Юрий Гаев, сентябрь-октябрь 2007 г.
Теперь обещанное необходимое послесловие:
Сообщение о самоубийстве Филя пришибло тогда не только меня. Помню, как тяжело писал текст, ища точные, корректные и образные формулировки. Как взвешивал, печатать ли на сорок дней этот материал или нет. В итоге, рассудив, что мои выводы будут болезненны для Володиных близких, все же не стал печатать. Через год, зная, что «Наше время плюс» обязательно откликнется на печальную дату, предложил свои заметки редакции. В публикации (ожидаемо) мне отказали, газета же поместила воспоминания сотрудников под девизом «Знаете, каким он парнем был» и отрывки из статей Филя. Такие же подборки выходили и в последующие годовщины. Еще за это время редакция подготовила и выпустила книгу «Мертвая зона», собрав в ней рассказы и некоторые газетные тексты Володи. Это все хорошо и правильно, у нестандартного журналиста были и остаются его поклонники. Мне же хочется думать, что таким образом бывшие коллеги «желчного человека» негромко искупают и свою собственную вину перед ним. Замечу: статью «Не приспособившийся» в «Наше время плюс» я больше не предлагал, публиковать же её в другом печатном издании считал не правильным.
И вот пятая годовщина. В «НВ плюс» - уже привычная подборка воспоминаний, цитирование самого Филя. Дежурно-печальный контекст - он сам так решил. Разве что в заметке Натальи Кузьменко возник мотив, не встречавшийся у неё ранее: «Сегодня жалею, что с моей легкой руки Володя стал журналистом». Тут я и подумал о залежавшихся у меня «размышлизмах» и о дискуссионной площадке «Забора».
Мне кажется, пора серьезно вникнуть в причины трагической развязки, произошедшей пять лет назад. Пусть это и будет болезненно для чьих-то амбиций и самолюбия. В наших СМИ сейчас немало «молодых перьев». Есть вдумчивые ответственные ребята, есть такие, кто готов самоутверждаться за счет поверженных растиражированным словом людей. Да и время не дворе стоит аморальное, в большей цене не слово доброе, а страшный «черный пиар». История Филя – крайний случай. Значит ли это, что её нужно придать забвению?
Юрий Гаев, сентябрь 2012 г.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Пользователи
